Метка: «дело Светланы Прокопьевой»

Эксперт-лингвист и журналист, действительный член ГЛЭДИС Анастасия Аникина опубликовала интервью со Светланой Прокопьевой, которую обвиняют в публичном оправдании терроризма. Приводим текст беседы.

Анастасия Акинина: К настоящему моменту (14-е октября 2019 года) по Вашему делу проведено уже несколько лингвистических экспертиз. Четыре из них – со стороны следствия. Зачем нужно было так много, и как Вы оцениваете качество каждой?

Светлана Прокопьева: Да, кажется, что экспертиз и рецензий на экспертизы уже очень много, но поверьте, каждая была вызвана «производственной необходимостью». Так, все началось с «экспертизы» (1) ФГУП Радиочастотный центр при Роскомнадзоре (не могу не взять это слово в кавычки, потому что никакой экспертизой этот текст, конечно же, не является). Она легла в основу предупреждений, которые получили «Эхо Москвы в Пскове» (5 декабря 2018) и Псковская лента новостей (26 ноября 2018). На основании предупреждений были составлены административные протоколы, по которым мировые суды 6 и 7 февраля 2019 оштрафовали оба СМИ в общей сложности на 350 тысяч рублей. Чтобы оспорить штрафы, учредитель СМИ заказал (2) рецензию на текст Радиочастотного центра, её написал профессор кафедры русского языка РГПУ им. А. И. Герцена В.А. Ефремов, и (3) заключение специалиста* по тексту моей колонки: Т.В. Шмелёва, доктор филологических наук, профессор кафедры журналистики НовГУ, пришла к выводу, что признаков оправдания терроризма в тексте «Репрессии для государства» нет. Мировой суд отказался приобщать эти документы.

Поскольку (1) экспертиза Радиочастотного центра была параллельно отдана в следственный комитет города, там началась доследственная проверка в отношении меня лично по статье 205.2 УК РФ. И во время этой проверки следователь Сергей Мартынов заказал (4) экспертизу в НП «Южный экспертный центр» в Волгограде – она была нужна, чтобы принять решение о том, стоит возбуждать уголовное дело по результатам проверки или нет. Собственно, вся проверка в получении этой экспертизы и заключалась. Результат ее был негативным, дело было возбуждено 5 февраля 2019.

Когда уголовное дело стартовало, следователь уже областного СК Дмитрий Павлов в конце февраля заказал ещё одну (5) экспертизу – в государственном учреждении, с уведомлением подозреваемой и с подпиской, взятой у экспертов. Моя колонка была направлена в Северо-западный центр судебной экспертизы Минюста России. Это экспертиза Натальи Пикалёвой и Анастасии Лаптевой, и она стала основанием для постановления о привлечении меня в качестве обвиняемой (до 20 сентября я оставалась в статусе подозреваемой).

В то же время мы с адвокатом Татьяной Мартыновой стали думать про защиту и в марте получили (6) заключение специалистов от ГЛЭДИС, его текст опубликован. Чуть позже мой адвокат от «Агоры» Виталий Черкасов запросил и получил (7) комиссионное заключение специалистов, лингвиста и психолога, его сделали Е.А. Колтунова и С.В. Давыдов. И (6), и (7) заключения – в мою пользу.

Параллельно, тогда же в феврале, два СМИ, «Эхо Москвы в Пскове» и Псковская лента новостей подали иск в Псковский городской суд, потребовав признать незаконными предупреждения Роскомнадзора (это важно, чтобы не получить второе за год и не поставить СМИ под угрозу закрытия). В этот судебный процесс органы следствия передали экспертизы (1) и (4), а истец представил (2) и (3). Поскольку между ними были очевидные противоречия, судья Эльвира Кузнецова постановила провести ещё одну экспертизу — (8) и направила текст в «Московский государственный лингвистический университет» В.Н. Белоусову и А.К. Руденко. Когда истцы получили текст, вышедший из-под пера означенных господ, они пришли в ужас (и я тоже, как заинтересованное лицо в деле) и сочли необходимым получить (9) рецензию на эту экспертизу. Рецензию выполнили Е.С. Кара-Мурза и М.В. Горбаневский.

Ну и для ровного счёта – ещё одну (10) «экспертизу» пытался приобщить к делу Роскомнадзор. Это были буквально три страницы текста, где все какие надо признаки выявлены, а заказаны они были в Санкт-Петербургском государственном университете частным лицом, местным полит-провокатором, казаком Игорем Ивановым. Никаких сведений об исполнителях этот документ не содержит, оно пришло за единственной подписью — директора Центра экспертиз Владимира Семёнова, не знаю, кто это. Фактически это заключение анонимных специалистов. Судья не приобщила этот текст к материалам дела, ибо с какой стати.

В общем, есть уже десять текстов, разной степени научности.
Мои комментарии о качестве будут, во-первых, предвзяты, во-вторых, непрофессиональны, я же не лингвист. Скажу только что в заключениях специалистов со стороны моей защиты, (6) и (7), списки литературы длиннее, чем исследовательская часть в экспертизах обвинения.

Доподлинно мы можем судить о качестве экспертизы (8) Белоусова – Руденко, потому что есть (9) научная рецензия на эту работу, абсолютно разгромная. Выводы экспертов названы необоснованными и недостоверными, с подробной аргументацией.

А.А.: Кто выбирал экспертов во всех случаях? Знакомили ли Вас с постановлением о назначении экспертизы, выносили ли Вы (Ваш адвокат) свои вопросы?

С.П.: Кто выбирал – я описала выше. С постановлением нас знакомили в рамках уголовного дела. Вопросы – да, мы предложили свои, они вошли в постановление следователя, тут претензий нет. Однако Лаптева и Пикалёва фактически не ответили ни на наши вопросы, ни на вопросы следователя, они переформулировали вопросы и отвечали, как им удобнее. Не могу пока подробно об этом говорить, пока действует подписка о неразглашении, да и текста этой экспертизы у меня нет.

А.А.: Как были приняты в суде, оценены судьёй все заключения?

С.П.: Говорить о суде по моему уголовному делу ещё рано, но оба наши заключения (6) и (7) вошли в материалы дела и будут рассматриваться судом, когда до него дойдёт.

Мировой суд не принял ничего, кроме заключения Радиочастотного центра (апелляции ещё не было), а городской – принял всё, в том числе экспертизу (6) ГЛЭДИС, которую я принесла в последний день процесса на решающее заседание. То есть там нет только второй нашей (7) и второй следовательской (5) экспертиз. Но не помогло, суд в первой инстанции СМИ проиграли. Поскольку судья Кузнецова проигнорировала и экспертизу (6) ГЛЭДИС, и рецензию (9) М.В. Горбаневского и Е.С. Кара-Мурзы. При этом Е.С. Кара-Мурза приехала в Псков на процесс и выступала в качестве специалиста, участвуя в допросе экспертов Белоусова и Руденко. Но судья её не услышала.
По-видимому, в моём суде будет такая же картина.

А.А.: На сегодняшний день виновной Вы не признаны, но и обвинения не сняты. При этом разгромная по сути комиссионная экспертиза ГЛЭДИС уже обнародована и вызвала резонанс, вплоть до Совета по правам человека при президенте. Почему, однако, высококачественная и авторитетная экспертиза ГЛЭДИС не переломила ход дела, не сокрушила обвинение?

С.П.: У следователя на этот счёт железный аргумент: специалисты не давали подписку, не были предупреждены об уголовной ответственности и прочие детали по статьям 58, 168 УПК РФ, а значит, их заключение является «недопустимым доказательством», то есть «не имеет юридической силы и не может быть положено в основу обвинения»***. Хотя для снятия обвинения – почему бы и нет, как раз может, но на этот счёт следователь предпочитает не распространяться. Думаю, что просто есть чётко поставленная задача: довести дело до суда. Вот и. Важнее, как экспертиза (6) ГЛЭДИС и экспертиза (7) Е.А. Колтуновой будут восприняты прокурором и судом.

А.А.: Заключению ГЛЭДИС предшествовала рецензия двух экспертов Гильдии (М.В. Горбаневского и Е.С. Кара-Мурзы) на заключение государственных экспертов В.Н. Белоусова и А.К. Руденко. Рецензия тоже обнародована. Имела ли эта рецензия какое-либо значение для процесса? Каков вообще, по Вашему мнению, доказательственный вес рецензии по сравнению с полноценной экспертизой?

С.П.: Строго говоря, не предшествовала, а наоборот. Просто до приобщения к материалам дела мы держали экспертизу ГЛЭДИС (формально – заключение специалистов) при себе. Для моего уголовного процесса (9) рецензия не имеет большого значения, как и экспертиза (8) Белоусова – Руденко (это именно экспертиза, а не заключение, они давали подписку), поскольку преюдиции** тут нет. Доказательный вес не могу прокомментировать. Тут надо смотреть закон. Мне лично было очень важно увидеть эту рецензию, поскольку она показала ошибки, которые ложатся, в том числе, в основу уголовного обвинения.

А.А.: Как Вы оцениваете роль лингвистической экспертизы в делах, подобных Вашему (по экстремистским статьям, оправданию терроризма, фашизма и прочих)? Какова роль конкретно экспертизы, которую предоставляет сторона защиты?

С.П.: Моё дело и подобные целиком и полностью строятся на экспертизах. Никаких других доказательств вины или невиновности тут просто нет. Мне кажется, оценивать роль экспертных заключений должны специалисты, участники отрасли, настоящие судебные эксперты, которые разбираются в судебной экспертизе. Если мы с одной стороны видим три листа невнятного текста, а с другой – полноценное научное исследование, то тут уже не важно, государственная или негосударственная стоит сверху шапка. Должен быть научный подход к этому делу, я считаю.

Экспертизы, которые заказывали адвокаты, необходимы нам для защиты в перспективе ЕСПЧ. Но мы должны исчерпать все возможности, добиваясь правосудия в отечественной судебной системе, прежде чем обращаться в Европейский суд. В то же время, предоставив альтернативные заключения специалистов, мы даём следствию, а затем и суду весомые основания, чтобы вынести законное и справедливое решение. Воспользуются ли они этим шансом? Скорее всего, нет. Наша система не умеет признавать ошибки.

А.А.: Сталкивались ли Вы до своего обвинения с лингвистическими экспертизами или с необходимостью регулировать форму выражения своих мыслей, консультируясь с лингвистами? Как Вы считаете, нужны ли современным российским журналистам такие предварительные консультации с лингвистами, чтобы не попадать под статьи?

С.П.: Нет, до моего дела я только знала о том, что бывают некие лингвистические экспертизы для разрешения информационных споров и судебных конфликтов. Если не ошибаюсь, дело Pussy Riot впервые заставило к ним приглядеться.

Тем более никогда мне не приходилось консультироваться с лингвистами перед тем, как выразить свою мысль. Вообще, журналисты если с кем и советуются относительно формы выражения, то с юристами. Да и то только в первые годы работы, потом опыт накапливается совершенно достаточный.
Я считаю, предварительные консультации с лингвистами совершенно излишни. Мы пишем для широкого круга читателей, мы все пользуемся одним и тем же русским языком. Человек с хорошо развитой грамотной речью, кто много читал в детстве и продолжает читать сейчас, а не только писать, вполне в состоянии адекватно передать в тексте свою мысль и свою эмоцию. Анализировать это совершенно излишне, пока речь не идет об уголовной ответственности.

А.А.: Стоит ли судить и сажать за слова? Какой должна быть разумная мера ответственности?

С.П.: Я категорически против уголовной и даже административной ответственности за слова. Свобода слова должна быть абсолютной. Чем больше у нас ограничений, тем меньше мы можем сказать, тем меньше идей мы можем обсудить, оценить, оспорить – и тем уже коридор возможностей для общества.

Давайте вспомним, что правовая ответственность и суд – это не единственные возможные способы регулировать человеческие отношения. Есть здравый смысл, есть мораль, есть правила приличия. Мы все знаем, что врать не хорошо, что нельзя оскорблять человека, что нельзя клеветать и ложно обвинять другого в преступлениях и пр. В конце концов, есть институт репутации – СМИ и журналисты, которые врут, могут (и должны) просто терять доверие аудитории, рекламодателей и пр. Та же hate speech может наказываться осуждением, профессиональным порицанием, блокировкой в соцсетях в конце концов.

А.А.: Каковы Ваши планы? Над какими темами хотите поработать ещё?

С.П.: Над интересными). Ищу интересные темы по своему родному северо-западу. Я пытаюсь делать свою обычную журналистскую работу.

А.А.: Со временем (возможно, очень скоро) Ваше дело станет кейсом, который будут разбирать на журналистских факультетах. Причём вне зависимости от его исхода. Что Вы сами считаете наиболее важным во всей ситуации, сложившейся вокруг Вас и Ваших текстов? На что хотели бы обратить внимание коллег, в том числе будущих?

С.П.: Самое важное здесь – понимать, что мое дело возникло не в вакууме. Оно не из ниоткуда. Это обвинение – логичный итог зажимания свободы слова в нашей стране, которое медленно, исподволь, но неуклонно шло все последние двадцать лет. Сначала появились темы, которые не освещаются центральным телевидением и прочими госСМИ. Потом появились люди, которых не пускают в эфир. Власть перестала вести дискуссии с оппонентами, а тем более соглашаться с ними и признавать их правоту. На всех уровнях перестали обсуждаться альтернативные точки зрения по разным важным вопросам. Я не буду говорить о том, что отсюда же растут ноги чисто управленческих ошибок в самых разных сферах, это отдельный вопрос. Сейчас важно подчеркнуть, что исчезла культура диалога. Общество отвыкло спорить. Дискуссии остались только в научной среде. В политике – нет дискуссии, нет дебатов, общественно-важные темы не обсуждаются, власти и силовики не признают свои ошибки, не соглашаются с критикой.
И когда исчезла сама вот эта привычка спорить и обсуждать, когда альтернативный, другой взгляд на любую проблему перестал быть нормой – тогда и стало возможным судить за слова. Поэтому вместо того, чтобы поспорить со мной, обсудить главную мысль моего текста, силовики возбуждают уголовное дело. У них нет другого ответа для меня, они просто отвыкли отвечать как-то иначе. Они считают нормальным, что существует одна единственно-верная точка зрения (официальная), а для иной позиции сразу подыскивается уголовная статья.

Это должно научить нас одной простой вещи: нельзя сдавать позиции по мелочам. Из мелочей складываются все глобальные процессы. Общество, к сожалению, легко расставалось со свободой слова маленькими шажками, каждый из которых, казалось бы, ничего не значил. А в итоге мы пришли к тому, к чему пришли: реальным срокам и крупным денежным штрафом за слова. Это дикость.

***
Список заключений и рецензий по делу Светланы Прокопьевой (на 17 октября 2019 года):
(1) Экспертиза ФГУП «Радиочастотный центр» при Роскомнадзоре (эксперты Александр Сорговицкий и Анастасия Гершликович).
(2) Рецензия на это заключение профессора кафедры русского языка РГПУ им. А. И. Герцена Ефремова Валерия Анатольевича.
(3) Заключение специалиста — доктора филологических наук, профессора кафедры журналистики НовГУ Шмелёвой Татьяны Викторовны.
(4) Экспертиза НП «Южный экспертный центр», г. Волгоград (лингвист Алексей Рыженко и психолог Виктор Кисляков).
(5) Экспертиза Северо-западного регионального центра судебной экспертизы Минюста РФ (лингвист Наталья Пикалёва и психолог Анастасия Лаптева).
(6) Заключение специалистов ГЛЭДИС (к.ф.н., начальник научно-методического отдела ГЛЭДИС Жарков Игорь Вениаминович, д.ф.н.. проф. кафедры русской словесности и межкультурной коммуникации Гос. ИРЯ им. Пушкина Мамонтов Александр Степанович, д.ф.н., профессор кафедры массовых коммуникаций РУДН Трофимова Галина Николаевна).
(7) Заключение специалистов – лингвиста, к.ф.н., доцента кафедры истории русского языка и сравнительного славянского языкознания Института филологии и журналистики НГУ им. Н.И. Лобачевского Колтуновой Елизаветы Аркадьевны и психолога Давыдова Сергея Владимировича.
(8) Экспертиза Белоусова В.Н. и Руденко А.К. (Московский государственный лингвистический университет).
(9) Рецензия ГЛЭДИС на заключение специалистов МГЛУ (д.ф.н., профессор, академик РАЕН Горбаневский Михаил Викторович, к.ф.н., доцента кафедры стилистики русского языка факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова Кара-Мурза Елена Станиславовна).
(10) Заключение специалистов СПбГУ (анонимное).

*И.В. Жарков отметил, что, насколько ему известно, Т.В. Шмелёва технически провела не одно, а два исследования – по каждому из текстов С.В. Прокопьевой. Однако сама Светлана пишет, что ознакомилась только с одним заключением от указанного специалиста, к тому же тексты авторской колонки («Репрессии для государства») и радиопередачи («Минутка просветления») почти идентичны, за малыми исключениями. Так что предлагаем всё же считать исследование Т.В. Шмелёвой единым и сохранять в списке под одним номером.
** Е.С. Кара-Мурза рекомендует разъяснить читателям, что такое преюдиция. Преюдиция – это закреплённое в законе правило обязательно использовать без проверки и доказательств те факты, которые были ранее уже установлены судом по другому делу с участием тех же лиц. Однако этот приговор или решение суда не могут предрешать виновность лиц, не участвовавших ранее в рассматриваемом уголовном деле (подробнее см. статью 90 УПК РФ).
*** И.В. Жарков считает, что следователь, скорее всего, «говорил, что заключение без подписки не может быть использовано в качестве доказательства по делу. На самом деле может-таки. Довод самый обычный, но любой юрист, не являющийся следователем, скажет, что к закону этот довод отношения не имеет».

В рамках расследования дела псковской журналистки Светланы Прокопьевой, которую обвиняют в оправдании терроризма из-за текста о самоподрыве школьника в архангельском УФСБ, было проведено три экспертизы с участием лингвистов и психологов. Журналист РБК Маргарита Алехина сделала обзор экспертиз и привела наиболее значимые фрагменты.

Первая экспертиза текста Прокопьевой была назначена Роскомнадзором 19 ноября 2018 года, через 12 дней после её выступления на радиостанции. Ссылаясь на выводы этой экспертизы, Роскомнадзор вынес предупреждения «Эху Москвы в Пскове» и «Псковской ленте новостей», которая разместила текст радиокомментария Прокопьевой.

Экспертизу по заказу Роскомнадзора проводил ФГУП «Главный радиочастотный центр». Исследование проводили эксперты Александр Сорговицкий и Анастасия Гершликович, заключение утвердил заместитель руководителя департамента организации мониторинга средств массовой коммуникации А.В. Сёмин.

«Признание логичности, обоснованности террористической деятельности и терроризма осуществляется в статье посредством утверждений о целесообразности действий террориста в современных условиях политической жизни России», – считают авторы экспертизы.

Они подчеркивают, что Прокопьева указывает на несоблюдение властями «законных прав и свобод граждан», связывает «причину террористического акта с действиями правоохранительных органов», сравнивает взорвавшего себя 17-летнего подростка с народовольцами. «Террористический акт [в тексте] рассматривается как единственное возможное решение для привлечения внимания к проблемам в современной России», – говорится в документе, авторы которого констатируют «направленность текста на формирование положительного отношения к терроризму».

Следующую экспертизу в декабре 2018 года назначил заместитель начальника следственного отдела СК по Пскову Сергей Мартынов в рамках доследственной проверки по факту публикации Прокопьевой. Исследование проводили психолог Виктор Кисляков и лингвист Алексей Рыженко из «Южного экспертного центра».

«Автор текстов связывает теракт в Архангельске с политической ситуацией в стране, государственным устройством “путинской” России и борьбой политических активистов за гражданские права. В контексте этого политического конфликта действия архангельского террориста рассматриваются автором как закономерное следствие “репрессивной” политики действующей власти, как “протест против пыток и фабрикации уголовных дел”», – убеждён психолог с 35-летним стажем экспертной деятельности Кисляков.

Он добавляет, что «деструктивные действия» подростка описаны «с позиции сторонников оппозиции, критически настроенных к действующей власти». По мнению Кислякова, автор текста занимается «навязыванием понятий», обозначая «террориста и теракт понятиями, которые должны вызвать нейтральные или позитивные ассоциации у политически активных граждан, критически настроенных по отношению к власти». При этом действия пострадавшей от теракта стороны критикуются.

«В сознании реципиента создаётся простая, строго полярная модель мира, в котором есть “добро” и “зло”, “агрессор” и “жертва”. Автор текстов акцентирует негативные черты государственного устройства современной России, его “репрессивной” политики в отношении рядовых граждан и политических активистов. В подобной модели борцы со “злом”, “агрессором”, защитники “жертв” автоматически занимают позицию “добра”. Автор не выражает осуждения деструктивных действий архангельского террориста, при этом акцентирует внимание на его идеалистических мотивах», – заключает психолог.

«Отсутствие порицания теракта, приписывание террористу “высоких целей”, “благородных мотивов”, переложение на действующую власть вины за “суровые” методы борьбы за гражданские права создаёт в тексте позитивный образ террориста», – резюмирует Кисляков.

Завершает обзор экспертиз ещё одно исследование, назначенное СКР в марте 2019 года, уже в рамках расследования уголовного дела. Её проводили лингвист Наталья Пикалева и психолог Анастасия Лаптева из Северо-Западного регионального центра судебной экспертизы Минюста.

«Совершённый молодым человеком взрыв бомбы – поступок, который с нравственной, морально-правовой точки зрения не соответствует общественной норме, не вызывает у автора негативного отношения, возмущения», – сказано в тексте этого заключения. По мнению экспертов, в тексте Прокопьевой «негативную оценку получают те, кому был адресован этот взрыв».

Психолог Лаптева отмечает, что Прокопьева создаёт в тексте «противостояние и конфликт между группами «народ Российской Федерации» и «государство», отождествляя себя с первой из этих групп, тогда как вторая «оценивается негативно, осуществляет “агрессивные” действия против своего народа, соответственно, заслуживает определённого отношения и действий». По мнению лингвиста Пикалевой, на фоне негативной оценки властей «нейтральные» обороты, описывающие подростка и его самоподрыв, «приобретают положительный оттенок».

Защита Прокопьевой представит суду альтернативные экспертизы, сообщил её адвокат из Центра защиты прав СМИ Тумас Мисакян. По его словам, комиссия Гильдии лингвистов-экспертов (ГЛЭДИС) не нашла в тексте журналистки лингвистических признаков оправдания терроризма.

«Выводы экспертов со стороны обвинения нельзя признать научными. Большей частью они основаны на ничем не подтвержденных предположениях и домыслах. Кроме этого, эти выводы, на мой взгляд, являются неоднозначными и их можно толковать по-разному, в том числе и в пользу журналиста», – отметил Мисакян.

«Ни одна из этих экспертиз не показалась мне убедительной. Периодически у меня просто округлялись глаза… Они просто пишут то, что от них хочет услышать следствие», – сказала РБК Прокопьева.

«Разумеется, ни один человек в здравом уме не будет оправдывать терроризм, акты запугивания и силовые методы борьбы. В законодательстве есть очень чёткие критерии, что такое оправдание терроризма – «признание идеологии и практики терроризма правильными и достойными подражания». Ничего этого нет в моем тексте», – сказала Прокопьева.

РЕЦЕНЗИЯ
НА ЗАКЛЮЧЕНИЕ СУДЕБНО-ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ
по административному делу № 2а-1270/2019 от 26 июня 2019 г.
29 июля 2019 г.                                                                             г. Москва

Академик РАЕН, доктор филологических наук, профессор, председатель правления Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам (специальность: «10.02.01 – Русский язык», стаж работы 44 года, стаж экспертной работы свыше 30 лет), действительный член Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам (удостоверение судебного эксперта №0080; свидетельство эксперта №079-01/17-СЭ), Михаил Викторович ГОРБАНЕВСКИЙ,

кандидат филологических наук, доцент кафедры стилистики русского языка факультета журналистики Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова (специальность: «10.01.10 – Журналистика», стаж работы 40 лет, стаж экспертной работы свыше 20 лет), действительный член Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам (удостоверение судебного эксперта №0234; свидетельство эксперта №065-12/17-СЭ), Елена Станиславовна КАРА-МУРЗА

на основании запроса адвоката Попова И.В. от 25.07.2019 г., рег.№60/83 в Адвокатской палате Псковской области, выполнили консультативное рецензирование судебно-лингвистической экспертизы В.Н. Белоусова и А.К. Руденко (ФГБОУ ВО МГЛУ), произведённой по материалам административного дела № 2а-1270/2019 26 июня 2019 г. на основании определения Псковского городского суда Псковской области от 26 апреля 2019 г.

При рецензировании использованы следующие источники:

НОРМАТИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ:
1. Конституция Российской Федерации. – Электронный доступ: http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_28399/
2. Уголовный кодекс Российской Федерации от 13.06.1996 г. № 63-ФЗ (ред. от 06.07.2016 г.) //http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_10699/
3. УК РФ Статья 205.2. Публичные призывы к осуществлению террористической деятельности, публичное оправдание терроризма или пропаганда терроризма. – http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_10699/c2877fe51a75f612e1df0f008c620980638457ba/
4. «О противодействии терроризму»: Федеральный закон от 06.03.2006 № 35-ФЗ (ред. от 06.07.2016) http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_58840/
5. «О средствах массовой информации»: Федеральный закон от 21.12.1991 № 2124-1 (ред. от 06.06.2019). – http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_1511/
6. Федеральный закон от 31.05.2001 №73-ФЗ «О государственной судебно-экспертной деятельности» – https://base.garant.ru/12123142/
7. Приказ Минюста РФ от 9 марта 2006 года №36 «О перечне родов (видов) экспертиз». – http://rusexpert.ru/public/guild/17.pdf/
8. О некоторых вопросах судебной практики по уголовным делам о преступлениях террористической направленности: Постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 9 февраля 2012 г. № 1 г. Москва // 17 февраля 2012 г. Российская газета – Федеральный выпуск № 5708 (35)
9. Рабатский план действий о запрете пропаганды национальной, расовой и религиозной ненависти, представляющей собой подстрекательство к дискриминации, вражде и насилию http://www.sova-center.ru/racism-xenophobia/ publications/ 2014/11/d30593/

НАУЧНО-МЕТОДИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА ПО СУДЕБНОЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЕ и ТЕОРИИ ЖУРНАЛИСТИКИ:
1. Аверьянова Т.В. Судебная экспертиза. Курс общей теории. – Москва: Юридическое издательство Норма, 2009
2. Бабич О.В. Диагностика речевых действий по оправданию терроризма или идеологии экстремизма // Сборник материалов конференции «Язык и право: актуальные проблемы взаимодействия», 2015 г. – Электронный доступ: http://www.ling-expert.ru/conference/langlaw5/babich.html/
3. Баранов А.Н. Лингвистическая экспертиза текста. – Москва, 2007
4. Баранов А.Н. Скрытое (имплицитное) утверждение в лингвистической экспертизе текста // Труды первой Интернет-
конференции «Право как дискурс, текст и слово», 2010. Электронный доступ: http://lawlibrary.ru/article2352255.html/
5. Бельчиков Ю.А, Горбаневский М.В., Жарков И.В. Методические материалы по вопросам лингвистической экспертизы спорных текстов СМИ – М., 2010 (Роскомнадзор)
6. Бринёв К.И. Справочник по судебной лингвистической экспертизе. – Москва: Либерком, 2012.
7. Бринёв К.И. Теоретическая лингвистика и судебная лингвистическая экспертиза. – Барнаул, 2009
8. Вартанова Е.Л. Теоретический анализ российской медиасистемы: между общим и особенным, формальным и неформальным. – Вопросы теории и практики журналистики, 2013. – Электронный доступ: https://cyberleninka.ru/article/v/teoreticheskiy-analiz-rossiyskoy-mediasistemy-mezhdu-obschim-i-osobennym-formalnym-i-neformalnym/
9. Галяшина Е.И. Лингвистика vs экстремизма. В помощь судьям, следователям, экспертам. – Москва, 2006
10. Галяшина Е.И. Ошибки судебной лингвистической экспертизы // Экспертизы – нерешённый вопрос российского правосудия: пособие для судей, а также начинающих юристов, журналистов и правозащитников. – Москва, 2013
11. Голиков Л.М. Оправдание терроризма как речевое действие // Вестник Череповецкого государственного университета. Филологические науки. – 2017, № 1. – С. 106-112
12. Довгалева Е. Лингвистическая экспертиза материалов по делам об оправдании терроризма и иной террористической деятельности. – Электронный доступ: http://lingvo-sud-expert.ru/publications/item/20008/
13. Ермоленкина Л.И. Метаречевые реализации дискурсивной идеологии информационно-аналитического радио (на примере канала «Эхо Москвы») // Вестник Томского государственного педагогического университета, 2014. Электронный доступ: https://vestnik.tspu.edu.ru/files/vestnik/PDF/articles/yermolenkina_l._i._145_152_10_151_2014.pdf/
14. Как провести лингвистическую экспертизу спорного текста? Памятка для судей, юристов СМИ, адвокатов, прокуроров, следователей, дознавателей и экспертов. 2-е изд., испр. и доп. / Под ред. М.В. Горбаневского. – Москва: Юридический Мир, 2006.
15. Кара-Мурза Е.С. Лингвистическая экспертиза как процедура политической лингвистики // Политическая лингвистика. – Екатеринбург, 2009. – № 1 (27). – С. 47-71
16. Кукушкина О.В. Сафонова Ю.А., Секераж Т.Н. Методика проведения судебной психолого-лингвистической экспертизы материалов по делам, связанным с противодействием экстремизму и терроризму. – Москва: ФБУ РФЦСЭ при Минюсте России, 2014
17. Кукушкина О.В. Сафонова Ю.А., Секераж Т.Н. Теоретические и методические основы судебной психолого-лингвистической экспертизы текстов по делам, связанным с противодействием экстремизму. – Москва: ФБУ РФЦСЭ при Минюсте России, 2011
18. Лингвистическое исследование текстов для выявления в них призывов к осуществлению экстремистской деятельности. Методические рекомендации по интерпретации смысла призывов (типовая методика) / Под ред. Л.П. Крысина. – Москва, 2008
19. Медиасистема России / под ред. Е.Л. Вартановой. – Учеб. пособие. – Москва, Аспект Пресс, 2015
20. Осадчий М. А. Русский язык на грани права: Функционирование современного русского языка в условиях правовой регламентации. – Москва, 2013
21. Основы творческой деятельности журналиста / Под ред. С. Г. Корконосенко – Санкт-Петербург, 2000
22. Новое в зарубежной лингвистике. Вып.17. Теория речевых актов: Пер. с англ. – Москва, 1986
23. Психолингвистическая экспертиза ксенофобии в средствах массовой информации: Методические рекомендации для работников правоохранительных органов. — Москва: Смысл, 2003 24. Ратинова Н.А., Кроз М.В. О противодействии экстремизму негодными средствами: правовой, психологический и этический аспекты // Теория и практика судебной экспертизы: научно-практический журнал. 2013. № 1 (29). С. 35-42
25. Стернин И.А. Введение в речевое воздействие. – Воронеж: Кварта, 2001
26. Стернин И.А. Выявление признаков возбуждения расовой и национальной вражды в лингвистической экспертизе текста. Методическое пособие. – Воронеж: Гарант, 2010
27. Стернин И.А. Проблема скрытых смыслов в лингвистической экспертизе. Электронный доступ: https://docplayer.ru/29818432-I-a-sternin-problema-skrytyh-smyslov-v-lingvisticheskoy-ekspertize.html/
28. Судебная экспертиза: типовые ошибки / под ред. Е.Р. Россинской. – Москва, Проспект, 2015. – Изд. 2
29.Судебные экспертизы в гражданском судопроизводстве: организация и практика / под ред. Е.Р. Россинской. – Москва: Издательство Юрайт; ИД Юрайт, 2011
30. Типовая методика лингвистической экспертизы. – Москва: ЭКЦ МВД России, 2009
31. Цена слова. Из практики лингвистических экспертиз текстов СМИ в судебных процессах по защите чести, достоинства и деловой репутации. – Москва: ФЗГ, 2002
32. Щербинина Ю.В. Методы диагностики речевой агрессии // Прикладная психология и психоанализ. 2001. № 3
33. Экспертизы – нерешённый вопрос российского правосудия: пособие для судей, а также начинающих юристов, журналистов и правозащитников» – Москва: ФЗГ, 2013
34. Экспертные исследования по делам о признании информационных материалов экстремистскими: теоретические основания и методическое руководство / Кузнецов С.А., Оленников С.М. – Москва, 2014.

СЛОВАРНЫЕ ИЗДАНИЯ:
1. Ефремова Т.Ф. Новый толково-словообразовательный словарь русского языка. – Москва, 2000
2. Квеселевич Д.И. Толковый словарь ненормативной лексики русского языка-М.,2005
3. Современный толковый словарь русского языка /под ред. проф. С. А. Кузнецова. – Санкт-Петербург, Норинт, 2003
4. Стилистический энциклопедический словарь русского языка / под ред. М.Н. Кожиной. – Москва, 2003
5. Толковый словарь русского языка начала XXI века. Актуальная лексика./ Под ред. Г.Н. Скляревской. – Москва, 2007

РЕЦЕНЗИЯ

А. Общие положения.
Судебная экспертиза определяется как «процессуально регламентированное экспертное … исследование устного и (или) письменного текста, завершающееся дачей письменного заключения по вопросам, разрешение которых требует применения специальных познаний» (см. Судебные экспертизы в гражданском судопроизводстве: организация и практика / под ред. Е.Р. Россинской. – М: Издательство Юрайт; ИД Юрайт, 2011). Деятельность лингвиста-эксперта регулируется законодательно – ФЗ № 73 «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации». Причем его юрисдикция распространяется как на экспертов, работающих в государственных учреждениях, так и на высококвалифицированных специалистов, которые, работая в вузах, в академических институтах, в индустриях, привлекаются к выполнению экспертиз благодаря своим познаниям.

В теории судебной экспертизы сформулированы общие принципы допустимости методов: «законность и этичность, научность, точность, надежность, безопасность, эффективность и воспроизводимость» (Россинская Е.Р., Галяшина Е.И., Зинин А.М. Теория судебной экспертизы. – М.: Норма, 2009).

Результаты исследования излагаются в экспертном заключении. Это особый жанр юридической документации в составе юридического подстиля делового стиля русского литературного языка. Экспертное заключение характеризуется определенными тематическими, композиционными и языковыми признаками и существует в двух поджанрах – заключения эксперта, которое выполняется по определению суда, и заключения специалиста, которое выполняется по заказу сторон судебного спора.

Оно должно соответствовать определенным требованиям, в числе которых важное место занимает научная обоснованность используемых экспертом теоретических положений и предлагаемых методов исследования, достоверность фактических данных. В этой связи важно отметить, что в соответствии со ст. 8 «Объективность, всесторонность и полнота исследований» Федерального закона от 31.05.2001 №73-ФЗ «О государственной судебно-экспертной деятельности» «Эксперт проводит исследования объективно, на строго научной и практической основе, в пределах соответствующей специальности, всесторонне и в полном объеме». Указанное требование также содержится в ст. 57 УПК РФ: «3. Эксперт вправе… 4) давать заключение в пределах своей компетенции…».

Как в любом виде деятельности, в судебной экспертизе бывают ошибки – их выявлению, классификации и профилактике посвящено много специальных работ; см., например, в списке литературы: «Судебная экспертиза: типовые ошибки», издание подготовлено в основном коллективом ИСЭ МГЮА им. О.Е. Кутафина под редакцией его директора, профессора Е.Р. Россинской.

В судебно-экспертной деятельности сформировалось особое направление профессиональной критики. Критический анализ экспертных ошибок, вольных и невольных, воплощается в особом жанре научно-методической рецензии.

Все эти требования предъявляются и к судебной лингвистической экспертизе (СЛЭ), которая начала активно развиваться во второй половине 90-х гг. ХХ в. и официально вошла в список речеведческих криминалистических экспертиз приказом МВД в 2006 г. За истекшие годы в ее пределах как рода экспертиз сформировались такие виды, как экспертиза диффамационных деликтов (распространения порочащих сведений и оскорбления), экспертиза ненадлежащей рекламы, незаконной агитации, словесных форм экстремизма и многое другое.

За четверть века развития лингвистических судебных экспертиз сложилась научно-методическая база их производства. В ее основе общая теория СЭ (в последние годы она все чаще называется «экспертология») и частной теории лингвистической экспертизы как направление прикладной лингвистики. Функционировавшая в разных научных школах под разными названиями («лингвокриминалистика», «юрислингвистика», «судебное речеведение»), в последние годы она все чаще обозначается как «лингвоэкспертология» и достигла высокого уровня развития.

Завершающим этапом лингвоэкспертного исследования также является составление письменного заключения. Именно оно фигурирует в следствии и в судопроизводстве, обеспечивая корректность доказательной базы. Именно по его качеству можно делать выводы о научной компетенции и квалификации эксперта, о качестве всего проведенного исследования.

Указанные принципы означают прежде всего научную обоснованность, методологическую адекватность и логическую непротиворечивость теоретических положений, анализа фактических данных и выводов, что «предполагает научную, логическую и методическую грамотность проведенного исследования и изложения его результатов» (см. Бельчиков Ю.А, Горбаневский М.В., Жарков И.В. Методические материалы по вопросам лингвистической экспертизы спорных текстов СМИ: Издание Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам, по заказу Роскомнадзора. М.: ИПК Информкнига, 2010).

В рамках указанных видов СЛЭ сложились и продолжают совершенствоваться стандарты производства экспертиз и написания жанра экспертных заключений в его жанровых разновидностях. По вышеупомянутым речевым деликтам разработаны и дорабатываются стандартные вопросники, содержательные и композиционные каноны текстов.

Законодательное оформление всё новых речевых правонарушений и преступлений требует создания новых типовых экспертиз. Так, формируется база для производства лингвистических экспертиз по ст. 205.2 УК РФ – оправдание терроризма (см. в списке литературы статьи О.В. Бабич, Л.М. Голикова, Е. Довгалевой). В 2019 году на повестку дня встала разработка типовой экспертизы по такому правонарушению, как выражение неуважения к власти в неприличной форме.

Учитывая политическую нагруженность многих речевых преступлений и правонарушений (от распространения порочащих сведений и оскорблений до призывов к экстремизму и оправданий терроризма), сегодня к этому роду судебных экспертиз предъявляются повышенные требования в плане научности, методологической адекватности и логической непротиворечивости (см. в списке литературы раздел проф. Е. И. Галяшиной об ошибках при производстве лингвистических экспертиз в коллективной монографии под ред. проф. Е. Р. Россинской). При наличии экспертных ошибок, при подозрении на них применяется профессиональная критика в вышеупомянутом жанре научно-методической рецензии.

Б. Рецензирование заключения экспертов В.Н.Белоусова и А.К.Руденко.

I. Анализ представленного для исследования «Заключения судебно-лингвистической экспертизы» проводился исключительно в пределах компетенции специалиста-лингвиста.
Рецензирование проводилось с указанием требований к производству и оформлению отдельных этапов экспертного исследования, после чего осуществлялось сопоставление фрагментов заключения, формулировался общий вывод.

1. «Заключение судебно-лингвистической экспертизы» В.Н. Белоусова и А.К. Руденко, произведенное по материалам административного дела № 2а-1270/2019 на основании определения Псковского городского суда Псковской области от 26 апреля 2019 года, представляет собой комиссионную лингвистическую экспертизу, в которой должны быть реализованы лингвистические специальные познания экспертов.

2. В целом рецензируемое экспертное заключение В.Н. Белоусова и А.К. Руденко выполнено с учетом требований Федерального закона от 31.05.2001 №73-ФЗ «О государственной судебно-экспертной деятельности». В композицию заключения входят многие из необходимых компонентов: дана подписка экспертов, предоставлены сведения об экспертах, место и время производства экспертизы.

Однако, по неизвестным причинам, отсутствуют данные о специальности экспертов. Как не раз отмечалось специалистами, филологическое образование имеет две специализации – литературоведческую и лингвистическую. О явлениях такого рода совершенно ясно говорится в работе Кукушкиной О.В. Сафоновой Ю.А., Секераж Т.Н. «Теоретические и методические основы судебной психолого-лингвистической экспертизы текстов по делам, связанным с противодействием экстремизму» – М.: ФБУ РФЦСЭ при Министерстве юстиции РФ, 2011: «… нужно учитывать, что в филологии существует четкое разделение на лингвистов и литературоведов. Исходя из методов, применяемых в…исследованиях, эксперт филолог должен быть специалистом в области лингвистики, так как в «паспорт специальности» литературоведа не входит в качестве обязательного владение методами семантического описания значений языковых единиц и приемами экспликации имплицитно выраженных значений» (с.23). Таким образом, указание на лингвистическую специальность является крайне важным.

3. Как отмечалось выше, в экспертном заключении В.Н. Белоусова и А.К Руденко указано время и место производства экспертизы, однако отсутствуют сведения о том, где хранились материалы административного дела в период, когда эксперты не работали над спорными текстами.

Не охарактеризованы обстоятельства дела и материал для исследования. В частности, описание публикации журналистки С. Прокопьевой в Псковской ленте новостей ограничивается формулировкой «печатный текст под заголовком “Репрессии для государства”». Полное отсутствие типологической характеристики спорного текста С. Прокопьевой в разделе «Основания проведения исследования» соответствует полному отсутствию его дискурсивной характеристики в исследовательской части, что негативно отразилось на качестве анализа этого текста.

4. Крайне скудно в данном экспертном заключении представлен раздел библиографии: из семи наименований два представляют собой нормативные документы (законы РФ), одно наименование – словарь русского языка. В списке отсутствуют основополагающие работы лингвоэкспертологии – такие, как: а) Кукушкина О.В. Сафонова Ю.А., Секераж Т.Н. «Теоретические и методические основы судебной психолого-лингвистической экспертизы текстов по делам, связанным с противодействием экстремизму», изданная Минюстом РФ в 2011году, б) Кукушкина О.В. Сафонова Ю.А., Секераж Т.Н. Методика проведения судебной психолого-лингвистической экспертизы материалов по делам, связанным с противодействием экстремизму и терроризму. – М.: ФБУ РФЦСЭ при Минюсте РФ, 2014; в) Экспертные исследования по делам о признании информационных материалов экстремистскими: теоретические основания и методическое руководство / Кузнецов С.А., Оленников С.М. – М., 2014, и др. Полностью отсутствует литература по экспертизе такого речевого преступления как оправдание терроризма. Полностью отсутствуют публикации авторов по данной конкретной лингвоэкспертной проблеме и вообще по лингвоэкспертной проблематике. Это заставляет сомневаться в компетентности соавторов рецензируемого заключения.

Между тем, надёжность полученных экспертных результатов во многом базируется на использовании научных трудов отечественных и зарубежных ученых, справочных данных, инструктивных и нормативных документов. Отсутствие в заключении лингвистической экспертизы вышеперечисленных библиографических источников позволяет оценить его как необоснованное (см. Бюллетень Верховного суда СССР,1982, №6, с.25, 26).

5. В лингвистической экспертизе важнейшее значение имеет методология и методика. Они определяют как характер исследования, так и полученные выводы. Без знания методологических основ невозможно верно интерпретировать материал, извлекаемый из спорного текста, и делать доказательные выводы.
В этой связи в методической литературе для судей, следователей и экспертов отмечается: «Заключение эксперта должно быть обоснованным и допустимым. Заключение ….оценивается как научно обоснованное, если оно в должном объеме содержит полное описание всех методов анализа текста и их обоснованности, полученные количественные и качественные результаты, пояснения умозаключений, суждений и логических выводов, которые были сделаны… Допустимость …состоит также в том, что методы и средства, используемые экспертом, должны быть надлежаще апробированы, а научные данные, положенные в основу его выводов, должны быть достоверно установлены…» (см. Галяшина Е.И. Лингвистика vs экстремизма. В помощь судьям, следователям, экспертам. – М., 2006,с.72).

В Методических пособиях Министерства юстиции РФ указано, что лингвистическая экспертиза «относится к семантическим исследованиям»; «лингвистический анализ этих средств позволяет установить, что именно сказано в тексте (о предмете речи, об отношении к нему, о целях сообщения адресату информации). По объекту и по цели этот анализ является семантическим. Лингвистический семантический анализ опирается прежде всего на знания о значениях языковых единиц и о способах их использования, в той или иной мере отражаемые в словарях и лингвистических описаниях (прежде всего в грамматиках)» (см. Кукушкина О.В. Сафонова Ю.А., Секераж Т.Н. «Теоретические и методические основы судебной психолого-лингвистической экспертизы текстов по делам, связанным с противодействием экстремизму», М.: ФБУ РФЦСЭ при Минюсте РФ, с.21, с.33 и др.; Кукушкина О.В. Сафонова Ю.А., Секераж Т.Н. Методика проведения судебной психолого-лингвистической экспертизы материалов по делам, связанным с противодействием экстремизму и терроризму – М.: ФБУ РФЦСЭ при Минюсте РФ, 2014, с.15) [выделено нами – М.Г., Е.К-М.].

В рецензируемом экспертном заключении В.Н. Белоусова и А.К. Руденко обращает на себя внимание неточное и неполное обозначение «методов исследования», являющихся важнейшим аргументационным фактором судебного заключения (см. Бельчиков Ю.А, Горбаневский М.В., Жарков И.В. Методические материалы по вопросам лингвистической экспертизы спорных текстов СМИ – М., 2010, с.34). В нем перечислено большое количество методов, которые вообще не имеют отношения к анализу спорного текста в определенном судом аспекте. Экспертами В.Н. Белоусовым и А.К. Руденко заявлены следующие методы: 1. Коммуникативно-смысловой – для анализа функциональной направленности текста, 2. Структурный, с помощью которого выделяются структурные части текста и их логические связи. 3. Нормативно-стилистический – анализ текста в целом и его отдельных компонентов, 4.Функционально-прагматический – определяющий способность воздействовать на языковой сознание аудитории (см.с.2-3). Следует иметь в виду, что часть заявленных методов в языкознании просто не существует. Так, в лингвистике отсутствует коммуникативно-смысловой метод. Для анализа коммуникативной направленности текста используется либо функционально-стилистический метод, если речь идет о стилевой принадлежности и / или функциональном типе речи (описание, повествование, рассуждение), либо просто комплексный лингвистический анализ текста, одним из аспектов которого является выявление функций. Если же речь идет о текстовой функции какого-то средства в тексте, то используется филологический («герменевтический») анализ текста. Отсутствует в лингвистике и нормативно-стилистический анализ текста в целом. И наоборот, важным в работах такого рода является семантико-стилистический метод –– метод выявления так называемой стилистической маркированности слов и выражений, т.е. наличия оценочности, экспрессивных компонентов значения, которые непосредственно присутствуют в системно-языковой семантике слова и отражаются в словарях русского языка с помощью разнообразных стилистических помет. Если же анализируются указанные компоненты, возникающие в контексте употребления слова или выражения, но не отраженные при этом в словарях, тогда лучше говорить о функционально-стилистическом методе. Однако этот метод экспертами В.Н. Белоусовым и А.К. Руденко даже не упоминается.

Выявление соответствия / несоответствия разных речевых элементов текста некоей норме не поможет выявить речевой акт «оправдание». Вместе с тем известно, что при выявлении коммуникативной направленности, коммуникативного намерения высказывания в лингвистической экспертологии широко используется концептуальный аппарат теории речевых актов, однако об этой теории в рецензируемом заключении по неизвестным причинам не сказано ни слова. Функционально-прагматический анализ речи, позволяет выявить иллокутивную функцию высказывания, то есть «коммуникативную направленность», намерение, и определить тип речевого акта. И, наконец, «способность воздействовать на языковое сознание аудитории» не выявляет ни один лингвистический метод, более того, любое рассуждение на эту тему – всегда выход за пределы компетенции лингвиста-эксперта в область психологической экспертизы.

В заключении экспертов В.Н. Белоусова и А.К. Руденко отсутствует осознание того, что в настоящее время производство лингвистических экспертиз обеспечено, с одной стороны, целостной лингвоэкспертной методологией, а с другой – методиками, специфическими для разных видов речевых преступлений. Этот факт также позволяет усомниться в лингвоэкспертной квалификации соавторов.

Экспертное исследование, проведённое В.Н. Белоусовым и А.К. Руденко, нельзя признать методологически научно-обоснованным и допустимым.

Таким образом, следует сделать вывод о том,  заключение экспертов  В.Н. Белоусова и А.К.Руденко выполнено с нарушением требований закона, в частности Федерального закона №73 «О государственной судебно-экспертной деятельности.

II. В рецензируемом экспертном заключении В.Н.Белоусова и А.К.Руденко выявлены ошибки и недочеты, позволяющие поставить под сомнение его научную обоснованность, а также опыт экспертной работы авторов:

1. В тексте рецензируемого экспертного исследования отсутствует раздел «Определение основных понятий», который должен содержать дефиниции важнейших терминов, используемых экспертом.

Одна из обязанностей эксперта/ экспертов состоит в том, чтобы обеспечивать профессиональные интересы тех лиц, которым предстоит использовать заключение в качестве средства доказывания, а для этого «излагать ход и результаты исследования доступным литературным языком, указывая на выявленные в ходе исследования свойства и признаки объекта (факта, явления), мотивированно объясняя их…, и подробно объясняя специальные методические положения, новые малоизвестные методы и средства исследования со ссылкой на литературные источники» (см. Аверьянова Т.В. Судебная экспертиза. Курс общей теории М.: Юридическое издательство Норма, 2009, с 470). Очевидно, что соавторы-лингвисты В.Н.Белоусов и А.К.Руденко не стараются быть понятными юристам – адресатам своего текста: федеральному судье Э.В.Кузнецовой и другим работникам Псковского городского суда Псковской области.

В рецензируемой работе судом на разрешение экспертов поставлены вопросы, требующие определения следующих понятий: коммуникативное намерение (вопрос 1), а также определение речевых актов оправдания (вопрос 2), однако лингвистические (в том числе экспертные) дефиниции, стоящие за этими важнейшими терминами, в заключении экспертов не сформулированы. Отсюда – значительное количество общих положений, таких, как на с.4 «…коммуникативный эмоционально–оценочный замысел прослеживается уже в заглавии представленных на экспертизу материалов», не расшифровывая содержательный компонент «замысла». Далее в исследовании указывается, что автор спорных материалов «напоминает» о взрыве в Архангельске, «оценивает» взрыв, «высказывает свое мнение» – заглавная коммуникативная установка – о причинах взрыва, «акцентирует внимание» на отсутствии в России условий для политического активизма, «объясняет» причины проведенной акции и др. (см.с.5), а затем следует абсолютно бессодержательный вывод о том, что «Такая [какая же именно?] коммуникативная установка влечет за собой формирование сложного коммуникативно-прагматического целого [интересно, что же под этим целым имеется в виду?], в котором журналист С. Прокопьева наделяет государство негативными инвективными коннотациями…негативно характеризует работу силовых ведомств …» (см.с.5-6).

В разделе ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА СТАТЬИ экспертного заключения В.Н. Белоусова и А.К. Руденко отсутствует анализ этого текста в целом, как публикации определенного жанра, созданного для определенной передачи в рамках авторской программы и перепечатанного в типологически определенном медиаресурсе. Однако без такого анализа нельзя сделать правильные выводы о содержании текста, в частности о его коммуникативном предназначении (это – в компетенции лингвистов-экспертов).

Симптоматично, что и в формулировке первого вопроса, и в ВЫВОДАХ экспертного заключения В.Н. Белоусова и А.К. Руденко публикация С. Прокопьевой как материал для анализа описывается так: «Аудиозапись программы «Минутка просветления» на тему «Светлана Прокопьева в эфире «Эха Москвы» прольет свет на то, что осталось в тени, но заслуживает внимания». Слово ТЕМА употреблено совершенно неадекватно – для обозначения такого структурного элемента композитного медиатекста в рамках программы как анонс. Это означает, что у соавторов В.Н.Белоусова и А.К.Руденко отсутствуют достаточные знания о структуре медиатекста. Следовательно, их экспертные выводы не являются адекватными.

В заключении этого сверхкраткого лингвистического  лингвистического «исследования» (менее трёх страниц собственно анализа!), представляющего собой вырванные из текста цитаты, делается странный вывод, далёкий от вопросов, поставленных судом перед экспертами: «Языковое выражение эмоций через функции оценочности и и обобщения являются в представленных материалах осмысленными, по основному языковому каркасу кодифицированными, то есть поднятыми до понятийного уровня сознания, а следовательно, языковые до понятийного уровня сознания, а следовательно, языковые (лингвистические) средства используются автором преднамеренно в соответствии с коммуникативным замыслом» (с.7).
Напомним, что перед В.Н. Белоусовым и А.К. Руденко не ставился вопрос ни о вопрос ни о «преднамеренном» использовании речевых средств, ни о использовании речевых средств, ни о «коммуникативном замысле». Перед экспертами были поставлены четко сформулированные вопросы о «коммуникативном намерении оправдания терроризма» и о «лингвистических признаках оправдания терроризма» (см.с.2). Однако В.Н. Белоусов и А.К. Руденко «подменили» конкретный анализ общими рассуждениями.

2. В разделе «Результаты проведенного исследования» без предварительного описания сразу делается вывод о том, что в спорных текстах С. Прокопьевой «…содержатся высказывания, которым присуще коммуникативное намерение оправдания терроризма…» (см.с.8) и лишь после этого вводятся понятия «терроризм» и «оправдание». Причем для понятия «терроризм» эксперты используют правовое определение, данное в ФЗ «О противодействии терроризму» и в части 1 ст.205 УК РФ. Между тем существует и лингвистическое определение данного понятия, которое вполне коррелирует с правовым. Лексема терроризм в современном русском языке имеет следующее значение: «Политика устрашения и ликвидации политических противников с помощью террора, то есть диверсий, убийств, похищений и т.п.; тактика их осуществления» (см. Толковый словарь русского языка начала XXI века. Актуальная лексика. / Под ред. Г.Н.Скляревской. – М., 2007, с.982). Следует отметить, что в ст. 3 закона «О противодействии терроризму» (6 марта 2006 года № 35-ФЗ) дано следующее определение терроризма: «терроризм — идеология насилия и практика воздействия на принятие решения органами государственной власти, органами местного самоуправления или международными организациями, связанные с устрашением населения и (или) иными формами  противоправных насильственных действий».

Таким образом, эксперты В.Н. Белоусов и А.К. Руденко должны были бы выявить лексику с семантикой «насилия» и «устрашения», провести её анализ в контексте, а затем выявить средства положительной оценки со стороны автора спорных материалов.Однако лингвисты В.Н. Белоусов и А.К. Руденко избрали иной путь – сразу сделать правовой вывод об «оправдании терроризма»,  забывая, что в экспертной методической литературе прямо говорится о том, что «… эксперт не может и не должен решать вопрос о том, какие конкретные деяния попадают под юридическую квалификацию «терроризм», «экстремизм», «воспрепятствование законной деятельности», «нарушение тайны голосования», «нарушение целостности» и т.п. (см. Кукушкина О.В. Сафонова Ю.А., Секераж Т.Н. Теоретические и методические основы судебной психолого-лингвистической экспертизы текстов по делам, связанным с противодействием экстремизму. – М.: ФБУ РФЦСЭ при Минюсте России, 2011, с.40). Таким образом, в данной части заключения экспертов В.Н. Белоусова и А.К. Руденко наблюдается выход экспертов за пределы профессиональной компетенции.

То же следует сказать и о характеристике ими молодого архангельского «взрывника» как «террориста» (см. с.6, 7), Причем лингвисты В.Н. Белоусов и А.К. Руденко, нарушая пределы своей профессиональной компетенции, рассуждают «о степени виновности и степени ответственности террориста», а также квалифицируют действия молодого человека как «террористические», «террористический акт», «преступление» (с.6, 8). Следует заметить, что подобная квалификация – прерогатива следствия и суда, юристов, а не лингвистов. Специалистами в области экспертологии не раз отмечалось, что «…эксперты стали интерпретировать языковые факты на основе правовых понятий… [выделено нами – М.Г., Е.К-М] …заключение эксперта может быть признано недопустимым доказательством, поскольку эксперт, отвечающий на правовые вопросы, выходит за пределы своей компетенции». (см. Галяшина Е.И. Судебная экспертиза вербальных проявлений экстремизма: правовые и методические проблемы /»Эксперт-криминалист», 2009, № 2; Галяшина Е.И. Ошибки судебной лингвистической экспертизы / Экспертизы – нерешенный вопрос российского правосудия: пособие для судей, а также начинающих юристов, журналистов и правозащитников» – М., 2013, с. 33). Именно этот недостаток присущ и рецензируемому заключению В.Н. Белоусова и А.К. Руденко.

3. Удивляет непрофессиональное толкование экспертами понятия «оправдание». Лингвисты используют слово «оправдание» в общеязыковом значении, не затруднив себя даже выделением контекстной семантики, а переписав четыре значения из словаря русского языка под ред.. С.А. Кузнецова (с.7). В.Н. Белоусов и А.К. Руденко, к сожалению, не воспользовались ни научным лингвистическим подходом к речевому акту «оправдание», ни квалификацией «оправдания» в рамках ст. 205.2 УК РФ, в которой оправдание дефинируется как «публичное заявление о признании идеологии и практики терроризма правильными, нуждающимися в поддержке и подражании».

Согласно теории речевых актов (см. Дж. Остин и Дж.Р. Серль: Новое в зарубежной лингвистике. Вып.17. Теория речевых актов: Пер. с англ. – М., 1986), высказывания, содержащие оправдание необходимости осуществления преступлений (геноцида, массовых репрессий, депортаций, совершения иных противоправных действий, в том числе применения нелегитимного насилия) в отношении групп лиц, выделяемых по признаку национальной, религиозной или иной принадлежности, в своем содержании должны иметь следующие признаки:

1. По своей коммуникативной направленности таковые высказывания должны содержать либо призывы к враждебной или противоправной деятельности по отношению к поименованным объектам, либо суждения, оправдывающие чьи-то враждебные или противоправные действия (или хотя бы их необходимость) по отношению к поименованным объектам.

2. В качестве объектов содержания таких высказываний должны выступать отдельные личности или социальные группы людей, объединенных по какому-либо значимому признаку (раса, национальность, идеология, религия и пр.)

Оправдание решает задачу изменения существующей оценки объекта речи в сторону её улучшения. Оправдание реализуется в виде: А) утверждения о правильности (справедливости, необходимости, возможности или желательности) каких-либо действий и взглядов, признаваемых другими (в данном случае законом) недопустимыми. Ср. Гитлер был прав; Он был вынужден это сделать. Б) положительной оценки лица, оцениваемого остальными негативно (ср.: Гитлер – молодец!).

И утверждение, и оценка могут быть подкреплены доводами. В качестве главного довода обычно используются ссылки: (1) на справедливость цели: (Мы/они сделали это, потому что хотели, чтоб всем было лучше); (2) на негативные внешние обстоятельства, которые послужили причиной нарушающих нормы действий (Мы/они вынуждены сделать это, потому что имело место следующее негативное положение дел…). Негативно воспринимаемые остальными действия оправдываемого лица при этом часто не описываются и остаются в тени (в отличие от обвинения).

При анализе речевого акта оправдание важно обратить внимание на позицию автора:

(1) он может частично признавать негативную сторону оправдываемого объекта речи (Да, он виноват, но…). (2) он может утверждать, что негативная общественная оценка предмета речи неправильна, и пытаться доказать это (Я/он молодец, прав, а вы/они не правы). В первом случае можно говорить о частичном оправдании кого/чего-либо; во втором – о полном оправдании, а при наличии героизации – о полном оправдании путем восхваления (см.: Кукушкина О.В. Сафонова Ю.А., Секераж Т.Н. Теоретические и методические основы судебной психолого-лингвистической экспертизы текстов по делам, связанным с противодействием экстремизму. – М.: ФБУ РФЦСЭ при Минюсте России, 2011, с. 106-107).

С учетом изложенного, в качестве специальных лингвистических признаков оправдания терроризма подлежат рассмотрению а) суждения, выражающие оценку идеологии и (или) практики терроризма как правильных, справедливых, разумных, практически полезных; б) суждения, согласно которым идеология и (или) практика терроризма как возможная в будущем деятельность адресата текста являются целесообразными для адресата текста.

Важно отметить и следующее положение: «семантическим признаком оправдания является положительная оценка уже совершенных действий, признание их правильными через указание на наличие существенных причин (оснований) для их совершения и правильность избранного действия и, таким образом, не напрямую, а лишь косвенно может побуждать к аналогичным действиям в будущем. (см. Бабич О. В., Меликян В. Ю. Диагностика речевых действий по оправданию терроризма или идеологии экстремизма //Язык и право: актуальные проблемы взаимодействия. – 2015, с. 331-338).

Не владея методикой экспертного анализа, В.Н. Белоусов и А.К. Руденко в качестве средств «оправдания» манифестируют: а) негативную характеристику государства (безжалостное, репрессивное), б) стилистическую маркированность (ответочка, затащили, силком затащили), в) словообразовательные средства (путинская, силовик), клише-ярлык (проштампует решение), просторечные образования (гибэдэшники), грамматическую оформленность: наречно-предикатные и усилительно-выделительные слова (не мог, нет, буквально, вполне), вводные слова (на мой взгляд, главное), оценочные конструкции (думаю, что, посмотрим, что, надеюсь, что), смысловые повторы (жестокость порождает жестокость), которые к речевому акту «оправдание» в диспозиции статьи 205.2 УК РФ не имеют абсолютно никакого отношения.

4. Выявленные в рецензируемом экспертном заключении просчеты приводят экспертов В.Н. Белоусова и А.К. Руденко к недоказанным выводам о том, что в представленном материале «содержатся высказывания, которым имплицитно присуще преднамеренное коммуникативное намерение оправдания терроризму (так!), то есть подтекстовая информация, извлекаемая из содержательно-фактуальной информации…». Однако, во-первых, имплицитное (то есть скрытое, неявное) содержание высказываний экспертами не исследовалось, так же как не исследовались и средства, выражающие подтекстовую информацию (тропы, нарушение стандартного функционирования языковых средств и др.). Во-вторых, любой вывод эксперта нуждается в лингвистической доказательной базе, которая отсутствует в рецензируемом экспертном заключении.

Об ошибках такого рода в судебных экспертизах писала профессор Е.И. Галяшина, зам. заведующего кафедрой судебных экспертиз МГЮА им. О.Е. Кутафина: «…эксперты стали интерпретировать языковые факты …, анализировать «мысли автора текста», «вычитывать» из произнесённых слов коммуникантов скрытые или неявные смыслы, додумывать и домысливать за говорящими то, что не было сказано, но «имелось ввиду» (см. Галяшина Е.И. Ошибки судебной лингвистической экспертизы / Экспертизы – нерешенный вопрос российского правосудия: пособие для судей, а также начинающих юристов, журналистов и правозащитников» – М., 2013, с. 33). Аналогичное мнение находим на с. 21 пособия Кукушкиной О.В. Сафоновой Ю.А., Секераж Т.Н. «Теоретические и методические основы судебной психолого-лингвистической экспертизы текстов по делам, связанным с противодействием экстремизму» Министерства юстиции РФ: «Недопустимо приписывать автору то или иное значение, если не найдены средства его выражения» [выделено нами – М.Г, Е.КМ.].

5. Самое существенное замечание к данному экспертному заключению состоит в том, что вопросы, поставленные на разрешение экспертов, вовсе не целиком и полностью входят в «компетенцию лингвистики». В теории и практике судебно-экспертной деятельности исследования подобного рода принято осуществлять в рамках комплексной экспертизы, с обязательным привлечением специалиста-психолога, так как ответ на поставленные вопросы неизбежно выходит за рамки компетенции исключительно лингвиста в силу самой объективной сущности.  «Текст есть продукт психической деятельности… Поэтому наиболее целесообразным является назначение по рассматриваемой категории дел психолого-лингвистической экспертизы <…> Основная задача экспертизы данного вида заключается в установлении на основе применения специальных знаний в области лингвистики и психологии наличия/отсутствия в тексте лингвистических и психологических признаков выражения определенного типа значения <…> Тип конфликта…, позиция автора… – все эти составляющие смысла текста требуют применения знаний в области социальной психологии… «То, что именно сказано, исследуется исследуется филологами. <…> Направленность сказанного исследуется психологами» (см. Кукушкина О.В., Сафонова Ю.А., Секераж Т.Н. Теоретические и методические основы судебной психолого-лингвистической экспертизы текстов по делам, связанным с противодействием экстремизму. 2011, с. 18, с. 22-24).

В психологии «коммуникативное намерение» понимается как цель, ради которой производится речевое высказывание. Если следовать классификации высказываний по их общей цели, каждую из таких целей можно соотнести с обобщенной интенцией: сообщить, осведомиться о чем-либо или побудить к чему-либо. В любом коммуникативном акте можно выделить комплекс «породивших» его мотивационно-целевых первопричин. При этом, как правило, можно выделить уровень осознаваемых как коммуникатором, так и коммуникантом, целей, которые практически несложно сформулировать, и уровень далеко не всегда осознаваемых и потому крайне сложно формулируемых как коммуникантом, так и самим коммуникатором мотивов, связанных с его эмоциями, ассоциациями. Влияние сложного комплекса мотивов и целей на деятельность, общение и особенности взаимодействия людей неоднократно отмечалось самыми разными исследователями.

Как указывал А.А. Ухтомский, действительное и полное понимание чужой мысли становится возможным только тогда, когда мы вскрываем ее действенную, аффективно-волевую подоплеку… При понимании чужой речи всегда оказывается недостаточным понимание только одних слов, но не мысли собеседника. Но и понимание мысли собеседника без понимания ее мотива, того, ради чего высказывается мысль, есть неполное понимание. В силу вышесказанного, для выявления осознаваемого коммуникативного намерения автора необходимо учитывать весь контекст порождения текста, необходимо выявить мотивы автора, соотнести их с содержанием высказывания и по возможности отсечь лишнюю, факультативную информацию.

По мнению А.Н. Баранова, «факультативные следствия, в которых представлена факультативная, но вербализуемая информация, близки по своим свойствам предположениям…. Именно в этом смысле факультативные следствия следует рассматривать как аналоги выражения предположения, но не утверждения. Таким образом, анализируемые в экспертизе текста «скрытые, или имплицитные, утверждения должны быть обязательной и вербализуемой частью имплицитной части плана содержания языкового выражения» (Баранов А.Н. Лингвистическая экспертиза текста. – М., 2007, с. 46-47), остальные виды имплицитной информации не могут быть основанием для выводов эксперта.

6. Нельзя также не заметить грамматические и стилистические ошибки, допущенные соавторами заключения В.Н. Белоусовым и А.К. Руденко одновременно с ошибками теоретического характера.

Достаточно привести в качестве примера формулировку: в представленном материале «содержатся высказывания, которым имплицитно присуще преднамеренное коммуникативное намерение оправдания терроризму, то есть подтекстовая информация, извлекаемая из содержательно-фактуальной информации благодаря способности языковых единиц порождать ассоциативные и коннотативные значения, а также ввиду способности этих единиц приращивать смыслы…» Здесь обнаруживается и тавтология, и неправильное управление; кроме того, в описании коммуникативных процессов авторы подменяют субъект коммуникации (коммуникантов) его объектом (языковыми единицами).

ВЫВОДЫ:

Таким образом, «Заключение судебно-лингвистической экспертизы» В.Н.Белоусова и А.К.Руденко, произведенной по материалам административного дела № 2а-1270/2019 на основании определения Псковского городского суда Псковской области от 26 апреля 2019 года, копия которого представлена на рецензию, с лингвистической точки зрения, не является достаточно обоснованным, страдает неполнотой и поверхностным анализом спорных текстовых материалов.

Выявленные методические и исследовательские просчеты приводят экспертов В.Н. Белоусова и А.К. Руденко не только к значительному количеству недоказанных экспертных позиций, но и к недоказанным общим выводам по вопросам, поставленным  судом.

В ходе проведения исследования экспертами В.Н. Белоусовым и А.К. Руденко допущено нарушение ряда положений ФЗ №73 «О государственной судебно-экспертной деятельности».

Выявлен выход экспертами за пределы компетенции  лингвиста.

С лингвистической точки зрения, заключение В.Н. Белоусова и А.К. Руденко не может быть признано допустимым доказательством.