Метка: свобода слова

О новой антиэкстремистской Стратегии журналист «Новой газеты» Леонид Никитинский поговорил с директором Информационно-аналитического центра «Сова» Александром Верховским. Приводим текст интервью.

– Что представляет собой «Стратегия до 2025 года», утвержденная президентом 29 мая? Почему до 25-го, а после этого – что, с экстремизмом будет покончено? Как это понимать?

– Это регулярно обновляемый документ. Первая аналогичная «Стратегия» была утверждена в 2014 году, но большинство ваших читателей едва ли о ней слышали.

Такие документы не устанавливают для граждан никаких норм, на основании «Стратегии» никого нельзя ни за что наказать. Она адресована той части госслужащих, которые «работают по теме». Грубо, это две категории чиновников.

Первая, очень широкая категория отвечает за предотвращение экстремизма. Текст отражает представление его авторов о том, откуда он берётся и что государство должно делать, чтобы его было меньше. Что бы ни означало слово «экстремизм», представления о его истоках за эти годы мало изменились: это заграница (не только Запад), «нетрадиционные» для страны этнические или религиозные меньшинства, неподконтрольные молодёжные объединения (типа идеологически окрашенных спортклубов) и так далее.

Радует, что в перечень попала «дискриминация». Всё это в той или иной степени имеет отношение к действительности, и это было бы интересно обсудить, но, наверное, в связи с действительностью, а не с внутренним, по сути, документом. Пассажи «Стратегии» вряд ли могут прямо подействовать на чиновничество. Для этого нужна полноценная государственная программа: с финансированием, обязательствами и сроками для ведомств.

Авторы документа это тоже понимают, потому и включили в «Стратегию» списки показателей и результатов, и указали, что будет принято ещё и постановление правительства с конкретными поручениями, выделены средства. Вот тогда уже надо будет обсуждать соответствующую программу действий.

В более узком смысле адресаты «Стратегии» – это законодатели, которые регулярно обновляют антиэкстремистские нормы, и, конечно, правоохранительные органы, которые эти нормы применяют, особенно специализированные антиэкстремистские подразделения. Им этот документ даёт подсказки, на что надлежит больше обращать внимание.

– Значит, и нам тоже надо читать «Стратегию» внимательно, чтобы знать, где и на что мы, потенциальные «экстремисты», можем нарваться?

– Да, это поле весьма широко, а флажки на нём расставлены не очень понятно, так что чуть ли не всякий активист, журналист или пользователь социальных сетей потенциально может однажды проснуться «экстремистом». Примеров много, можно неудачно пошутить, а иногда вам могут и приписать противоположное тому, что вы имели в виду. Как в деле псковской журналистки Светланы Прокопьевой: она пыталась объяснить поступок архангельского террориста, а ей в рамках уголовного дела приписывают его поддержку.

Если рассуждать юридически, поле «экстремизма» простирается от реального идейно мотивированного насилия (и тут граница с противодействием терроризму весьма размыта) до совершенно невинных оппозиционных выступлений. Основную массу таких дел составляют сейчас дела двух категорий.

Первая – это участие в запрещённых организациях и «экстремистских сообществах»: от групп, ориентированных на насилие как Misanthropic Division, до безосновательно запрещённых религиозных объединений как «Свидетели Иеговы» (обе организации признаны экстремистскими, их деятельность запрещена в России).

Вторая категория – публичные высказывания в той или иной форме, выражающие ненависть или призывающие к дискриминации и насилию по отношению к той или иной категории людей.

Есть ещё две категории, но они гораздо малочисленнее: первая – реальное идейно мотивированное насилие, вторая – публичные высказывания, которые, при разумном прочтении даже наших законов, не стоит считать преступными. Если смотреть политически, то самая значительная доля «экстремистов», судя по практике правоприменения, приходится на русских националистов и им сочувствующих. На втором месте – радикальный исламизм. И уже только после них – националисты других толков, левые и либеральные оппозиционеры. Это важно: пресечение экстремистских действий и даже высказываний, в принципе, правильно, но возможны «перегибы на местах».

Во всём этом трудно ориентироваться не только обычному гражданину, но часто и сотруднику Центра «Э», поэтому ему и нужны ориентиры – что именно искать. Грубо говоря, весь «потенциальный экстремизм» не охватить всё равно, и надо что-то выбирать. Стратегия и даёт такие ориентиры. Значит, нас, граждан, может интересовать, что в них изменилось по сравнению с 2014 годом.

Есть изменение к лучшему: в терминологии и в «ожидаемых результатах» больший акцент делается на насилие, вводится понятие «идеология насилия». То есть вроде бы «Стратегия» признаёт, что важен именно «насильственный экстремизм». Такой термин обычно используется и в документах международных организаций, а вот термин «экстремизм» сам по себе не используется, и сближение с этой терминологией можно только приветствовать. Ещё лучше было бы и законодательство изменить – увязать определение экстремизма с насилием.

Но, к сожалению, «Стратегия» направляет законодателя в прямо противоположную сторону – отсылает к ратифицированной Россией в прошлом году конвенции Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) о противодействии экстремизму. Документы ШОС – единственный обязывающий Россию источник, где фигурирует термин «экстремизм». С момента рождения ШОС и до этой конвенции 2017 года он определялся как действия, связанные с насилием, но страны-участницы могли использовать более широкие понятия, что Россия и делала.

Теперь ситуация изменилась: новая конвенция ШОС даёт определение, близкое к российскому, то есть уже не привязанное к теме насилия. Более того, определение в конвенции вводит такой элемент, как «разжигание политической, социальной, расовой, национальной и религиозной вражды или розни». Это похоже на российскую модель, но тут есть важное новое слово – «политической».

Российский законодатель политическую вражду не криминализует, и случаи, когда людей преследуют именно за политические высказывания, как, например, Егора Жукова, идут вразрез и с законом «О противодействии экстремистской деятельности», и со ст. 280 УК, опирающейся на определение экстремизма в этом законе, и со ст. 282 УК, где тоже приводится список типов «вражды» без политической. Конвенция ШОС призывает утвердить криминализацию политической вражды.

– «Политическая вражда» – это круто. Так любой гражданин, высказывающийся о политике в критическом ключе, сразу «уголовник»?

– Ну, «уголовник» – это крайний случай, есть и другие методы, включая административное и финансовое давление. Обращает на себя внимание упоминание в «Стратегии» в кратком списке «наиболее опасных проявлений экстремизма» несогласованных публичных мероприятий. Это не новация – они были и в прежней редакции, но на этот риторический подлог всё же стоит обратить внимание. Конечно, митинг может быть одновременно несогласованным и включать, допустим, призывы к погрому со сцены, может и прямо перерасти в такой погром.

Но это нетипичный, мягко говоря, случай. А когда в документе такого уровня, подписанном президентом, несогласованное мероприятие неоднократно упоминается как разновидность экстремистского действия, это сильно подкрепляет пропагандистское приравнивание любых протестующих к экстремистам.

– Ставим флажок, хотя и здесь не совсем понятно, куда именно: ведь что такое «участие»? Это может быть и организация, и случайный порыв, и вообще, когда гребут всех «участников» без разбора, любой может попасть в эту категорию. А как в «Стратегии» насчёт духовных скреп?

– Упор на них бросается в глаза: не раз упоминаются «традиционные российские духовно-нравственные ценности». Покушение на них идёт в одном ряду с деятельностью неких иностранных и международных НКО, которые также покушаются на политическую стабильность, территориальную целостность, содействуют экстремизму и терроризму и даже – тут некоторый анахронизм – инспирируют «цветные революции».

Этот пассаж в «Стратегии» можно понимать двояко. То ли разные вредные НКО специализируются на разных типах вредительской деятельности (кто-то подрывает скрепы, а кто-то – территориальную целостность), то ли эти вредители действуют комплексно. Думаю, правоприменители будут прочитывать все запутанные пассажи в соответствии со своими актуальными интересами.

Но при этом «Стратегия» в разделе про «задачи органов власти» прямо указывает, что против всех этих подрывных воздействий нужно принимать меры. Это адресуется прежде всего законодателям. И они, то ли по совпадению настроя, то ли в результате внимательного чтения черновиками «Стратегии», уже откликаются.

Так, в «Стратегии» говорится о «реальной угрозе» искажения истории за рубежами РФ, и мы уже видим и законопроект о запрете приравнивания сталинизма к нацизму, и свежую статью 243.4 УК РФ, придуманную под «антироссийский вандализм» именно за границей. Снова активизировалась подготовка законопроекта о наказаниях за сотрудничество с «нежелательными» НКО за пределами России. В «Стратегии» говорится и о неких структурах в России, «подконтрольных» внешним вредным НКО, – это задел для ещё одного законопроекта.

– Ну, в общем, никакой особенной новости во всём этом нет.

– Тут стоит обращать внимание не только на новшества, но и на то, что не изменилось, хотя могло бы. Например, ставится довольно загадочная задача: «обеспечение реализации прав граждан на свободу совести и свободу вероисповедания без нанесения ущерба религиозным чувствам верующих и национальной идентичности граждан России».

Как этим руководствоваться? Казалось бы – отойди и не вмешивайся, тогда ни свободу совести, ни чувства, ни идентичность и не заденешь. Но ясно же, что такую подсказку одни наши чиновники другим дать не могут. Поэтому прочитывается этот пассаж так, что надо защищать чувства верующих и национальную идентичность, которая как-то увязывается с религиозной.

На практике это превращается в преследование тех, кто чем-то задел «чувства верующих», и тех, кто предлагает варианты религиозности, которые многими понимаются как не традиционные для данной этнической общности, – например, протестанты в русской среде или салафиты в татарской или северокавказской.

Размытые концепты «традиционности» и «традиционных ценностей» работают против любых социальных и идейных новаций, которые представляются властям просто недостаточно подконтрольными. По содержанию они могут быть любыми, но на уровне официальных речей и пропаганды чаще всего говорят о двух типах опасных новаций – мусульманской фундаменталистской как источника террористической угрозы и западной либеральной – как источника угрозы для «традиционной морали», политического режима, а то и для самого существования российского государства.

Тут стоит отметить, что в риторике власти удельный вес фундаменталистской новации давно уже далеко отстал от веса новации западно-либеральной; значит, и в практике «антиэкстремизма» акцент будет сделан на последней. Национал-радикальная угроза часто упоминается в «Стратегии» в разных контекстах. Но удельный вес этой темы, пожалуй, снизился по сравнению с предыдущим вариантом. Что и естественно, наверное: количество преступлений по мотивам ненависти тоже снизилось, а активность ультраправых организаций снизилась радикально. Тому есть много причин, но отчасти это является и достижением центров «Э».

– Центры «Э» сами по себе довольно загадочная структура. Что это такое?

– По сути они – часть политической полиции, а этот институт у нас распределён по нескольким ведомствам. Политическая полиция всегда выполняет двойственную функцию: «политические преступления» могут быть как криминальными в обычном, не политическом смысле слова, так и нет. Политическая полиция выполняет и нормальные полицейские функции, то есть находит человека, совершившего реальное преступление, собирает доказательства и доводит его до суда. Также она интересуется окружением этого человека, и не зря.

Терроризм или насилие по мотиву ненависти действительно существуют, как и сложная структура их общественной поддержки, от организаций до идеологий – без них организованное насилие было бы гораздо слабее. Но если некоторые сторонники той или иной идеологии действительно идут на идейно мотивированные преступления, это не значит, что их совершают или хотя бы собираются совершать все, кто придерживается сходных взглядов.

Склонность смешивать преступников и тех, кто ассоциируется с ними лишь идейно, – фундаментальный недостаток любой политической полиции, а нашей он присущ в высокой степени.

Акцент в стратегическом планировании смещается от противодействия тому, что является преступлением вне зависимости от политических оценок, к противодействию угрозам сугубо идеологического свойства, связь которых с реальными преступлениями либо отсутствует, либо очень слабая.

 

И этот сдвиг чреват тем, что политическая полиция будет ещё больше преследовать невиновных или совершивших лишь незначительные нарушения и просто по закону сохранения ведомственной энергии меньше выполнять нормальные полицейские функции.

Лингвисты ГЛЭДИС заявили об отсутствии признаков нарушения закона на плакатах протестующих адвокатов, сообщается на сайте Гильдии.

Эксперты ГЛЭДИС в составе комиссии, состоящей из пяти членов, провели экспресс-анализ текстов, которые были написаны на плакатах. «Ни в одном из текстов плакатов, с которыми, как сообщают СМИ, на одиночные пикеты у здания СКР вышли адвокаты и активисты, комиссией экспертов не выявлены лингвистические признаки нарушений закона в диспозиции “профильных” статей УК, КоАП и ГК РФ», – заявили лингвисты.

Такую реакцию экспертов вызвала ситуация, связанная с задержаниями юристов и адвокатов в их профессиональный праздник в Москве. Правозащитники выступили с пикетами возле здания Следственного комитета в поддержку коллег.

Организатор акции адвокат Даниил Берман рассказал о желании выразить солидарность с коллегами Ратмиром Жилоковым и Дианой Ципиновой из Кабардино-Балкарской Республики – на них завели уголовное дело о нападении на полицейских после их жалоб в Следком на насилие со стороны сотрудников полиции.

Протестная акция заключалась в том, что адвокаты, последовательно сменяя друг друга, разворачивали у стен ведомства плакаты следующего содержания:

– «Никогда не молчите»,
– «День российской адвокатуры не праздник, а день скорби по убитым и репрессированным адвокатам»,
– «Требуем немедленно: 1) прекратить уголовное дело в отношении Дианы Ципиновой и Ратмира Жилокова; 2) возбудить уголовное дело против сотрудников полиции, которые избили адвокатов»,
– «Нам кажется, что сотрудники СК РФ по КБР забыли, зачем шли на службу»,
– «Мы не будем праздновать День адвокатуры, ведь сотрудники ОМВД КБР позволили себе избить адвоката».

Среди активистов были Дмитрий Берман, Сергей Мысницкий, Дмитрий Захватов, Александр Редькин, Екатерина Селезнёва, Максим Кондратьев и Дмитрий Иванов. Сотрудники полиции выносили им предупреждения, а затем задерживали за нарушение правил проведения публичных мероприятий или нарушение режима самоизоляции (ст. 3.18.1 КоАП Москвы).

Лингвисты накануне Дня славянской письменности и Международного дня филологов обсудили современные тенденции русского языка. РИА «Новости» приводит мнение некоторых из них.

Профессор кафедры общего и русского языкознания Государственного института русского языка имени А.С. Пушкина Владимир Карасик отмечает, что актуальные изменения русского языка базируются на коммуникативном поведении, зависимом от его приватности или публичности. В качестве примера учёный приводит общение в социальных сетях, которые ещё недолгое время назад представляли собой сферу частной жизни, а сегодня направлены на демонстративность и привлечение внимания широкой аудитории.

Интернет-коммуникации, по мнению профессора, затрагивая сферы публичного общения – политическую, рекламную, деловую – влияют на упрощение официального стиля и активному разговорной лексики.

«Всё чаще и чаще встречаем в этом общении сниженную речь, разговорную речь. Если раньше… люди извинялись за низкое слово, сниженный стиль, то теперь извиняются за высокое слово. Произошла резкая смена стиля общения, избегается пафосность во всех формах», – считает Владимир Карасик.

Причинами такого изменения профессор называет увеличение игровой составляющей в общении, когда в речи взрослых людей наблюдаются признаки, свойственные общению подростков.

Снижение грамотности воспринимается теперь как показатель спонтанного общения и искренности. «Это обусловлено рядом причин, в том числе, к сожалению, недостаточным вниманием к правильности речи в нашем коллективном сознании. И не нужно здесь ругать школу: школа может делать то, что она делает. Это уже личная ответственность людей за своё использование языка. Мы видим, что резко увеличилось количество людей, которые пишут в социальных сетях с ошибками», – рассказывает филолог, упоминая, что языковой вкус во многом формируется и через влияние СМИ и рекламы.

Доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой русского языка и методики его преподавания РУДН Виктор Шаклеин считает, что интернет способствует упрощению в получении знаний, а за соблюдение грамотности теперь во многом ответственна техника. По его мнению, ценность приобретают такие навыки, как способность анализировать информацию, критически её осмысливать, создавать собственные тексты.

«Сейчас формируется необходимость повысить не столько грамотность, сколько коммуникативные компетенции, особенно в части продуктивных видов речи – письма и говорения. Умение излагать свои мысли и аргументировать ответы, владение ораторским искусством и приёмами риторики останутся востребованными и в эпоху цифрового общества», – рассказывает Виктор Шаклеин.

 Владимир Карасик в качестве ещё одной из современных тенденций отметил использование заимствований из английского языка. Вместе с тем появление новых заимствований связано с необходимостью дать название новому явлению. «Сейчас много новшеств из области технологий, цифровизации. Ещё десять лет назад мы не говорили “смартфон”, “мессенджер”, “хештег” или “скрин”. У многих слов появились дополнительные значения – например, “облако” сейчас может пониматься как хранилище информации», – продолжает Карасик.

С исчезновением явления пропадает из употребления и слово, его обозначающее. Виктор Шаклеин в качестве иллюстрации привёл слова «пейджер», «тамагочи» или «аська». «Некоторые единицы успевают войти в нормы литературного языка, а некоторые остаются на периферии нелитературного использования – как сленг или варваризмы. Недавно школьники стали использовать слово “краш” в значении “возлюбленный”. Скорее всего, это слово не останется в языке», – отмечает Шаклеин.

Кроме того, по мнению филолога, с появлением новых технологий постепенно меняется и грамматика. «У слова “скачивать” раньше было управление с предлогом “в” – например, “скачивать бензин в канистру”. А сейчас мы гораздо чаще используем предлог “на” – и появляется другое значение: “скачивать на телефон”», – рассказал профессор.

По словам Владимира Карасика, развитие интернет-технологий повлияло на рост поэтического творчества. «Сейчас благодаря интернету мы переживаем поэтический взрыв. Мы говорим о том, что был Золотой век русской поэзии, потом Серебряный век, знаете, мы сейчас находимся на взлёте, для которого пока ещё не придумали названия. Но это очевидный взлёт», – считает учёный.

Эксперты-лингвисты ГЛЭДИС в очередной раз указали на недопустимость публичного использования нецензурной лексики. Поводом для этого послужила публикация лидера движения «Мужское государство» Владислава Позднякова, известного вербальной агрессией против женщин.

«ГЛЭДИС является последовательным и непримиримым противником использования нецензурной лексики в общественных местах даже в виде единичных слов. Подобными общественными местами мы в Гильдии считаем также и общедоступные интернет-публикации в социальных сетях. Публичный мат, по нашему мнению представляет собой реальное моральное унижение, оскорбление пользователей социальных сетей», – заявили члены Гильдии.

Специалисты настаивают на законодательном закреплении понятия «речевое хулиганство». С такой инициативой в декабре 2019 года в адрес Госдумы выступил действительный член ГЛЭДИС профессор И.А. Стернин.

Обращаясь к административной статье за мелкое хулиганство (20.1 КоАП), под которым понимается нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу, сопровождающееся нецензурной бранью в общественных местах, оскорбительным приставанием к гражданам, а равно уничтожением или повреждением чужого имущества, профессор назвал неудачной её формулировку.

«Нецензурная брань в общественном месте сама по себе является нарушением общественного порядка, нарушением строгой моральной нормы общества на полный запрет нецензурного словоупотребления в публичной сфере, в общественных местах. В имеющейся формулировке статья фактически за сквернословие не наказывает, только за действия. Кроме того, практика применения этой статьи против сквернословов в общественных местах ничтожна», – убеждён лингвист.

Публичное сквернословие, по его мнению, является репетицией дурных поступков. «Если можно нарушить неписаный общественный моральный закон на запрет сквернословия, если общество и все окружающие сквернослова люди, в том числе и правоохранительные органы, это терпят, никак за это не наказывают, то есть фактически это допускают, то сквернослов наглеет, понимает допустимость для него нарушения неписанных законов, и следующий шаг – можно и писаный закон нарушить. Это главное психологическое и общественное зло нецензурщины в обществе», – написал Стернин в своём письме депутатам.

Употребление нецензурной брани профессор Стернин предлагает определить как речевое хулиганство, за которое должна быть предусмотрена административная ответственность. «Административно наказуемо должно быть только речевое хулиганство – нецензурная брань в общественном месте. Употребление нецензурной лексики себе под нос и использование публично грубых или бранных слов должно однозначно осуждаться морально, с этим должна вестись общественная борьба, но всё это не должно быть административно наказуемо, так может дать повод для слишком расширенного толкования, многочисленных неправомерных обвинений и расправ».

Нецензурной (непристойной) лексикой, пишет профессор, является предельно экспрессивная лексика (максимально грубые слова, выражающие предельную эмоцию говорящего и сразу выделяющиеся людьми из потока речи), признающаяся на данном этапе развития языкового и общественного сознания народа абсолютно недопустимой в публичном употреблении в любой форме устной или письменной речи и в любой коммуникативной ситуации.

«Нецензурная лексика может выражать как отрицательную, так и положительную оценку или эмоцию. При этом использование нецензурной лексики, также как и бранной, может иметь установку на оскорбление, унижение адресата, а может и не иметь такой установки, она может использоваться безадресно, для спонтанного выброса эмоций, для характеристики третьего лица, хотя это не снимает запрета на её публичное употребление. При исследовании нецензурной лексики обязателен учёт контекста и ситуации её употребления», – считает Стернин.

По лексической классификации Стернина, к нецензурной лексике в русском языке относятся четыре слова: обозначения мужских и женских гениталий (на букву «х» и на букву «п»), процесса совокупления (на букву «е») и обозначение женщины, занимающейся проституцией (на букву «б»), а также все образованные от этих слов языковые единицы. «Данный списочный состав современной русской нецензурной лексики подтверждён Институтом русского языка им. В.В.Виноградова РАН, Российским федеральным центром судебной экспертизы при Министерстве юстиции Российской Федерации и принят Роскомнадзором», – объясняет эксперт.

Нецензурная лексика принципиально не допускается к употреблению при наличии слушателей в любом виде устной и письменной речи, однозначно осуждается обществом с морально-этической точки зрения как грубое нарушение общественного табу и считается сквернословием наряду с бранной, заключает лингвист.

Компания «Роснефть» подала на РБК иск о компенсации репутационного вреда в размере 43 млрд рублей, сообщает РБК. Поводом для обращения в Арбитражный суд Москвы послужила публикация «Рязанский ЧОП получил долю в бывшем венесуэльском проекте «Роснефти» от 14 мая 2020.

По мнению «Роснефти», заголовок содержит «искаженную информацию о содержании сделки». «Вместо отражения существенной информации о том, что контроль над венесуэльскими активами получен подконтрольным государству АО “Росзарубежнефть”, фактически ответчиком создается впечатление о передаче активов подконтрольному истцу обществу – ЧОП “РН-Охрана-Рязань”», – сказано в иске.

На следующий день заголовок был изменен в связи с получением уточняющего комментария «Роснефти» на следующий: «Росзарубежнефть» получила бывший венесуэльский актив «Роснефти» через ЧОП». Однако в редакции уверены, что первоначальный заголовок был корректным и основывался на официальных сведениях; его изменили, чтобы отразить дополнительную информацию, полученную из комментария «Роснефти».

«Причинённый репутации истца вред проявляется в утрате организацией положительного мнения о её деловых качествах в глазах общественности и делового сообщества, создании искажённого восприятия фактического характера сделки по отчуждению венесуэльских активов истца, придания оттенка мнимости указанной сделке. Такая утрата может повлечь за собой потерю контрагентов, уменьшение количества заказов, нарушение договорных связей, т.е. в конечном счёте вызвать потери имущественного характера», – говорится в иске нефтяной компании.

Расчёт размера компенсации предприятие объясняет «худшей динамикой» своих акций на Московской бирже – после выхода публикации РБК фактическая капитализация сократилась на 43 млрд рублей.

По мнению партнёра коллегии адвокатов Pen & Paper Станислава Данилова, акции «Роснефти» принадлежат конкретным акционерам, но не являются собственностью компании. «Иск выглядит скорее политическим или PR-ориентированным, нежели связанным с реальным желанием взыскать денежные средства», – считает Данилов.

Адвокат РБК Алексей Мельников уверен, что доказать причинно-следственную связь между публикацией и изменением капитализации практически невозможно. Кроме того, редакция опубликовала достоверную информацию. Адвокат также напомнил, что, согласно указаниям Верховного суда, запрещено предъявлять к СМИ претензии о компенсации, величина которых приведёт к их закрытию, потому что независимые СМИ служат обществу и являются необходимым элементом демократического и правового государства.

Адвокат межтерриториальной коллегии адвокатов «Клишин и партнёры» Владимир Энтин отметил, что, если СМИ не использовало в публикации явно уничижительных слов или ложной информации, законные основания для привлечения его к ответственности отсутствуют.

Редакция не несёт ответственности за то, как информация была воспринята аудиторией, убеждён один из авторов закона «О средствах массовой информации», бывший глава Совета по правам человека Михаил Федотов, отмечая, что СМИ обязаны публиковать общественно значимую достоверную информацию, а её сокрытие является незаконным и трактуется как злоупотребление правами журналиста.

Управляющий партнёр коллегии медиаюристов Фёдор Кравченко, комментируя разъяснения Верховного суда, отметил, что оценка публикации должна быть комплексной. «Разумеется, если РБК распространил заголовок отдельно от статьи (например, в анонсах у новостных агрегаторов), а “Роснефть” нотариально зафиксировала этот заголовок, то будет проведена лингвистическая или комплексная психолого-лингвистическая экспертиза того, как могли понять эту фразу читатели. Психологи могут помочь “Роснефти” “натянуть” какие-то дополнительные смыслы, которые прямо в заголовке не звучат. Но эта возможность крайне ограниченна – СМИ отвечает только за то, что оно написало, а не за то, как его слова понимает читатель», – добавляет Кравченко.